Статья из журнала “Молоканин” №1, 1911г.

Несколько лет назад мне было поручено исследовать быт поселений молокан в Азиатской России.
Приказано – нужно исполнить. И поехал я ко­лесить по диким окраинам нашей родины.
Господи, Боже мой! Куда только не занесет судьба, а то и воля начальства русского человека. Занесли они его и в холодную Сибирь, где столетние сосны растрескиваются от мороза с вер­хушки до самого края, занесли и в песчаные пус­тыни на границах Персии, Хивы и Бухары, где на солнце можно картошку испечь. И шли эти люди, заселяли безводные пространства, живя среди неверных, только ради глубокой веры своей.
На тракте Чарджуй – Петро-Александровск при­шлось мне познакомиться с известным многим читателям Алексеем Ивановичем, фамилии его не назову, его и так знают.
За самоварчиком, помолившись раньше Богу, уселись мы на веранде почтовой станции и начали беседу.

– Расскажите мне, Алексей Иванович, как живут и чем занимаются молоканские поселки. И знаю, что Вас тезка Ваш Куропаткин, очень уважал и Вы, когда он был военным министром, много помогли Вашим разумным словом братьям во Христе.
Алексей Иванович помолчал немного и начал:
– Да! Много моим единоверцам пришлось пе­ренести в этой Азии. Дорого им обошлось право верить и молиться, как душа велит, а не книж­ка. Детишки малые повымирали от жаров да без­водья, насиделись без хлеба и без воды. Не раз горькие слезы даже суровые мужики пролива­ли, а о бабах я уж не говорю – те прямо рекою разливались. Жали нас туземцы, посевы травили, скотину, лошадей воровали. Прямо разоряли в конец. Но, чудное дело! Иногда прямо Бог спасал. Можно сказать во истину, что имей веру в горчичное зерно, как говорит св. Евангелие, и дви­нешь горами.
Мой рассказчик тут приумолк.
Я знал, что Алексей Иванович даром говорить на ветер не будет, вероятно что-нибудь та­кое знает. А послушать его я любил, ибо говорил он всегда дельно и умно…
– Расскажите, Алексей Иванович, в чем дело?
– Хорошо. Извольте. Как будете проезжать трактом к следующей станции, в стороне от дороги Вы увидите небольшую гору, под нею ключ с водой, а дальше версты за две наш посёлок — домов в двадцать. Называется то место, где вода и источник, по туземному Хозрет-Айюб, я Вам потом объясню, что это значит. Лет пятнадцать назад один мой родственник, ну назовем его хоть Петр Иванович, Вам ведь все равно, почему-то не угодил властям у себя на Кавказе. Взъелись на него и шабаш. Где что не случится – все Петра Ивановича таскают. Измучился старик, так, можно сказать, его измочалили, что беда. От хозяйства, прежде богатого и добротного, одна грусть осталась. Прямо ходить не в чем. А человек он был богобоязненный, начитанный и религиозный.
– Господи, Боже мой, по что Ты оставил ра­ба Твоего! – не раз шептал он про себя. Но мо­литься не переставал. Видит с начальством ему не ужиться – по миру пустят. Распродал какой скарб, сколотил сот несколько и двинулся сюда. Прикупил тут землицы и думал осесть, сызнова начать. Бумаги все сделал, как нуж­но, кой как домик поставил, приготовился было пахать, так не тут-то было! Явились какие-то власти, объявили, что ему продали чужую землю и предложили убраться в двухнедельный срок, а то, мол, по закону выдворят!
Тут уж у старика и руки опустились… Сел на лошаденку и поехал в город. Все пороги там пооббивал. Слушали его и посмеивались.
– Не будь простаком! На то и щука в море, чтоб карась не дремал. Сунулся к адвока­там! Те, известно, денежки подай, а тогда разговаривать будем! Продал лошадь, дал задатку, настрочили ему прошение и убирайся!
В город то он доехал, а из города на своих на двоих пришлось верст пятьдесят отмахать, а человек он в летах.
Дошел он так до этой самой горки, что я вам, указал, и прилег у источника отдохнуть, а у самого из головы не выходит: совсем все нищие остались. Долго ли, коротко он думал, одна­ко уснул.
И снится ему, будто к нему подходит какой-то богатый человек, одетый не по-здешнему, а как в древности патриархи еврейские ходили…
«Что, горит, человече, смущается душа твоя, не согрешил волею пред Господом, а разят тебя разные невзгоды. Вижу, но и знаю, что не оскудела вера твоя в Бога. И вера твоя спасет тебя. Я тоже был богат и стадами, и хлебом, и домами, и детьми. Все отнял у меня враг ро­да человеческого. Обнищал я, покрылся проказою и вот, на том месте, где ты теперь отдыхаешь, я черепками чесал струпья свои. И услышал Господь молитву раба Своего и сторицею возвратил мне все. И теперь я в лоне Авраамове. Да не оскудеет вера твоя. Претерпевший до конца спасен будет».
Проснулся Петр Иванович и прямо не может очнуться. Как живой все равно стоит пред ним патриарх.
Подумал, подумал старик и пошел домой. О сне никому не говорит.
На прошение пришел ответ: отказали вчи­стую, еще судебные издержки присудили с него же. Прямо убирайся, куда глаза глядят, в чем мать родила.
И пошел…
Приходит на станцию, а она вся флагами убрана.
– Кого встречают?– спросил он служащих.
– Военного министра Алексея Николаевича Куропаткина.
Старик задумался, что за совпадение такое, чтобы это значило? А сам молится и про чудный сон вспоминает.
Тут поезд подошел. Вышел министр, со всеми поздоровался, а потом видит, отдельно ста­рик стоит, подошёл к нему и спрашивает:
– А тебе, старик, что нужно? Может прось­бу имеешь, говори!
Тут ему Петр Иванович всё и выложил. Нахмурился министр, посмотрел на властей сурово и говорит адъютанту:
– Расспросите старика хорошенько, да запишите. Я это дело разберу. Нельзя русских людей за то только, что они молокане, в обиду давать. Я их близко знаю. Рабочий и не пьющий народ и семьяне примерные!
И точно – недели не прошло – все старику вер­нули, да еще с лихвою, а начальство само за ним ухаживать начало, как бы чего министру не написал. Теперь богатеем живёт. Двух дочерей замуж выдал. Сыновья все хорошо живут. У старшего три фаэтона в Асхабаде, первые выезды, в пять тысяч не уберешь. Так то!
– А что же это, Алексей Иванович, за Хозрет-Айюб?
– А то, что по преданию там, где уснул ста­рик, во времена библейские страдал праведный Иов. Так преданье говорит. Вот Вы и смекайте то, кто старику снился…
Однако, Вам и лошади готовы, с Богом езжайте, если будете в том поселке, кланяйтесь от меня Петру Ивановичу.
Уехал я, и все мне грезился этот чудный сон